Жанровое своеобразие романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» // Художественная культура: Вопросы истории и теории [История и культура: [Альманах]. Вып. 5 (5)] [монография]. СПб., 2006. С. 210-222
Научные работы Статьи о русской литературе XIX – XX вв. Русская проза XX в. Жанровое своеобразие романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» // Художественная культура: Вопросы истории и теории [История и культура: [Альманах]. Вып. 5 (5)] [монография]. СПб., 2006. С. 210-222
Предлагаемый читателю текст написан специально для монографии «Художественная культура. Вопросы истории и теории» (СПб., 2006) как ее глава.
«Загадочность» литературной формы позднего, ставшего скандально знаменитым и сыгравшего трагическую роль в судьбе Б. Л. Пастернака его романа поразила меня еще тогда, когда в 1958 или 1959 году мне в руки – на одни сутки и под величайшим секретом! – дали прочесть парижское двухтомное издание этого романа (естественно, строжайше запрещенное в СССР). Помнится, меня удивила тогда неопределенно «бесформенная» стилистика начальных глав романа, и все дальнейшее его содержание осталось совершенно непонятным, показалось «нелепым».
Я не успел даже и дочитать его до конца, поэтому корпус стихотворений героя романа, доктора Живаго, оставался мне неизвестным. Опубликованные перед этим в журнале «Юность» стихотворения из романа были мне знакомы, но что они принадлежат «доктору Живаго» — я не знал до времен перестройки, когда роман был впервые легально опубликован у нас в стране. Зато как раз в это время, в 1-й половине 1990-х гг., мне пришлось посвятить разбору этого романа Пастернака сдвоенную полуторачасовую передачу в цикле радиобесед о современной литературе. Именно тогда я и прочел внимательно, осознанно и уже как состоявшийся филолог-литературовед этот «задержанный» роман.
Его новое прочтение, с одной стороны, живо напомнило мне мое первоначальное впечатление, но с другой – подсказало мне и нетривиальную «разгадку» его неповторимой художественной формы. В своей монографии я развернул это свое понимание исповедального, итогового смысла романа для самого Пастернака, а также его места во всей русской романной традиции (не только советской).
Хочу, в частности, особо обратить внимание читателя на тот момент в анализе жанра пастернаковского романа, который касается взаимной «обращенности» друг к другу двух совершенно разнообъемных частей романа, поскольку именно эта их архитектоническая взаимообращенность и устанавливает окончательную жанровую форму произведения. Самый прием такой взаимообращенности двух частей одного и того же произведения я впервые обнаружил, когда пришлось в свое время (в 1960-х годах) характеризовать соотношение между собой двух разновременных книг «Поднятой целины» Шолохова (этого до сих пор никто не проделал, но без этого, я убежден, невозможно объяснить художественную целостность шолоховской дилогии).